Максим Швец

Максим Швец
КАСАНИЯ МИРАМ ИНЫМ
Санкт-Петербург

В сборник включены произведения 1997-2002гг.

* * *
Я стою на зеленой траве,
и на черной земле,
и на синей воде,
и на белом снегу.

Я стою на зеленом снегу,
и на черной траве,
и на белой воде,
и на синей земле.

Я – пришелец, чужак.
я – небесный огонь.
Пусть никто мне не верит,
но прожил я тысячу лет.

Я стою на оранжевом льду,
и на рыжих цветах,
и на красной коре,
и на желтом песке.

Я смотрю на тебя,
и на платье в цвету,
и на ветер в руках,
и на губы твои и глаза.

* * *
На руках моих небо,
как полная чаша.
Своя ноша не тянет,
легки на подъем облака.
Сердце бьется в груди,
словно солнечный зайчик горящий –
на осеннем листе,
подрумянившем ярко бока.
На плечах моих ветер –
рыбацкой промозглою курткой,
в дождевой чешуе
и в сетях сыромятной травы.
Я стою на земле
в час, когда начинается утро,
красной глины заката
с ладоней своих не отмыв.
Научусь и летать,
если плавать сумел научиться.
Научусь и молчать,
если будет легко говорить.
Под ногами моими –
тяжелые палые листья,
словно горы монет...
Не данайцев ли это дары?

* * *
И шел Господь по пажитям земным,
и ехал в поездах и электричках.
Все было незнакомым и иным,
чужим каким-то было, непривычным.

Он втискивался в блещущий трамвай,
в метро спускался лестницей ползущей.
От грохота кружилась голова
и было всюду холодно и душно.

Смотрел Господь в газетные листы,
глазам не веря, рта не закрывая,
все сокрушался бедный и грустил,
и тосковал Он, сопереживая.

Входил в квартиры, в избы, во дворы,
и руки пачкал дегтем и навозом;
стирал носки, супы себе варил
и мыл полы с улыбкою серьезной.

Жил вместе с нами, кис в очередях,
мок под дождями, пил по закоулкам,
в подвал спускался, лазал на чердак,
в лесу с корзинкой полною аукал.

И шел Господь по снегу, по траве,
по грязи топал, чапал по болоту,
и полюбил безумный этот свет,
и этот мир из крови и из плоти...

* * *
В невыносимой глубине,
над влажной синью небосвода
звезда в березовой слюне
мерцает бронзовой совою.

Щекотно. Перышко дрожит.
У луж тяжелых вздулись вены.
Захватывает дух.
             Вся жизнь
проносится легко, как ветер.

* * *
Нет ни одного слова
среди океана звезд.
Нет ни одного слова,
из которого вырос мир.

Нет ни одного слова,
но те, кто знают его,
кто слышат его, как сердце -
не могут его забыть.
* * *
Земная быль и боль земная.
Небес разбитое окно.
Зазор все тоньше между нами.
Вот-вот увидишь бездны дно.
Дорога: пыль и горький ветер,
сухая тина облаков.
Хоть на два шага выйди встретить,
осталось так недалеко.

* * *
Обожженное солнцем лицо
я обмою в твоих глазах.
Огромный красный корабль -
в темной воде ночной.

Сухую пеньку волос
будут руки твои ласкать.
И огни воспаленных глаз
твоих губ залижет туман.

* * *
Это дом моих рук,
это глаз моих - дом и жилье;
словно снег, золотой,
и серебряный, словно светило.
Есть один только ключ
и одна только дверь у нее.
И не впустит она
ни постыдных в себя, ни постылых.

* * *
Такой недолгий длинный день,
каким совсем и не казался,
так незаметно пролетел
и так окончился внезапно.

Дождь засвистел по всей земле
в свои серебряные флейты...
И лишь опавших листьев след
ведет за уходящим летом.

* * *
Повеет осенью, хоть плачь.
Прощальная улыбка лета.
Под вечер, возвращаясь с дач,
в столицы тянется планета.

Как листья - шлейфом, поезда
бегут, подрагивая тряско,
как ветром вздутая вода
под разлохмаченною ряской.

Все стало легким на подъем,
сухим, трухлявым, запыленным.
Уныло ветерок поет
в кудрявой балалайке клена.

Платформы, насыпи, столбы
осенней наготы стыдятся.
Мы – птицы, пленники судьбы.
Две родины у нас, два счастья.

* * *
Когда нас спросят – кто мы таковы?
Когда нас спросят, призовут к ответу,
еще недужных, слабых и живых,
еще привыкших к солнечному свету,

еще к теплу приученных, к еде,
к заветным ласкам в час обетованный...
Что мы ответим? Сколько добрых дел
мы насчитаем, если не обманем?

* * *
Нам все страшнее и страшнее,
и на плечах – все больше лет.
Как тяжкое ярмо, на шее –
кольцо планет.

Тоска старухой сладострастной
нас обнимает по утрам,
косится солнце оком красным
на наш нерукотворный прах.

* * *
Хрустальный свет сияет в высоте
сквозьтуч густых раздавшиеся ветви,
ни птице до него не долететь,
ни ветру, ни космической ракете.

Хрустальный свет над миром, надо мной –
непостижимый, странный, нестерпимый.
И, словно в приоткрытое окно,
душа невольно заглянуть стремиться.

"Мы заблудились в бездне времен..."
* * *
Запах времени. Цвет тишины.
Вкус молчания. Холод покоя.
Свет печальный, как лютня звенит...
и еще...не пойму – что такое...

Вдалеке и как будто вблизи.
То вдруг явственно, то отдаленно.
Чувство тонкое в небе сквозит –
обгоняющим звук самолетом.

Нить пространства – суровая нить.
Пахнет дратвой, сапожною кожей.
И невидимо, словно магнит,
чувство тонкое душу тревожит.

* * *
Стрекозы – звезды реют в темноте.
Ночные тени жмутся к тротуарам.
Огней осенних желтая метель
клубится над проспектом и сверкает.

Всплывают золотые пузырьки.
Их гонит ветер длинной вереницей.
И взблескивают листьев козырьки
над ветками, клонящимися низко.

* * *
Осень, осень – сырая ветка,
с прелым запахом кисловатым,
в листьях ярких и разноцветных,
наклонилась над островами;

заблестела и задрожала,
замаячила над Невою,
над пропитанною дождями,
беспокойной землей живою;

мягким облаком закачалась,
заплескалась платком на шее,
наполняя сердца печалью
о несбыточном и ушедшем;

и был ветер, и было солнце,
холодок серебристо-легкий;
та, с которой не расстаемся,
осторожно взялась за локоть...

* * *
Всей кожей ощущаю краткость жизни.
Земные сны так быстры и грустны.
Труб рукава в манжетах дыма сизых,
на крыше мира ржавчина блестит.

Душа без тела сразу овдовеет,
пойдет по миру – милости просить,
как слово то, что брошено на ветер,
всей тяжестью наляжет на весы.

В другом окне, в другое время жизни
увидим то, чего на свете нет.
В ручье небесном – золотые брызги
и свернутый в спираль вселенский свет.

* * *
Зайдем в кафе, там теплый лимонад,
осенним ветром тянет из-под двери.
Займем уютный столик у окна,
в котором стекла запотели.

Закажем что-нибудь, нам все равно,
лишь бы вернуться в прошлое, обратно.
От света длинной лампочки дневной
в глазах всплывут сиреневые пятна.

Поговорим спокойно, посидим.
Забудем все на этой передышке.
И незаметно стану я седым,
а ты – сухой и маленькой худышкой.

Столетний дождь когда-нибудь пройдет,
как начинался, так и прекратится,
над самым неземным из городов,
сошедшим с облаков Иерусалимом.

Мы выйдем в золотую тишину,
не удивляясь пестроте прозрачной,
от солнца лиц не отвернув,
и рук соединившихся не пряча...

* * *
Если в мире дорога одна,
снег – повсюду, листва облетает;
если сонную дурь не согнать
и билет не купить до Китая;

если ворох бумаг – на столе,
вместе с книгами – в стружках закладок;
нет минутки – сходить в туалет;
не найти завалящего клада;

если тикают бурно часы
и разносится дым сквозняками;
если солнце и ясная синь
лишь на миг в облаках возникают;

если холоден чай проливной,
в животе тяжело от крахмала;
и летят, и летят день за днем,
и уже пролетело немало...

* * *
Я – последний землянин,
обычный, простой человек.
Человечества нет –
это скорбная горькая правда.
Я с последней землянкой
иду по осенней траве,
наступая на шпалы гнилые
и колотый гравий.

По ржавеющим рельсам
сто лет не идут поезда.
Страшен мертвый покой
почерневших останков вокзала.
И на бледный перрон
от мороза, жары и дождя
сеть глубоких морщин,
словно тень на лицо набежала.

Чистота. Чистота.
Мир избавлен от скверны земной.
Бог живых, а не мертвых
услышит нас в этой пустыне.
Мы – безумные дети.
Пусть ветер трубит за спиной.
Дом, оставленный всеми,
одни только мы не покинем.

У нее в волосах –
запах дыма и блики огня,
тает снег на щеках
и трепещут листочками веки.
Улыбается кротко
и смотрит лукаво, дразня.
Будем вместе опять
вопреки всем запретам на свете!

* * *
Эта улица, переулок,
закоулок в иных мирах.
Заблудились мы. Сводит скулы
высоты первобытный страх.

Ослепительно ясный воздух
слишком больно вдыхать живым.
С беззащитностью нашей плотской
не на месте мы здесь, увы.

Нет конца этажам под нами,
беспредельна над нами высь -
не охватит ее шальная,
сумасшедшая даже, мысль.

Повороты и эстакады,
башни, лестницы и мосты.
Нестерпимый звон не стихает
и не пахнут в садах цветы.

Лишь пронзительно вьются вихри,
обжигают касанья их.
Должен быть хоть какой-то выход!
Как огромны глаза твои!..

* * *
Никакой реальности нет.
Все мы только должны родиться.
Облака из шелковых лент –
над куполом Парадиза.

Фейерверки и легкий пар,
воздушных шаров движенье,
иллюзия, Луна-Парк,
отражение наважденья.

Мы – лишь миф о самих себе,
лишь мечта, потенция жизни;
не листок еще, не побег,
только почки хрупкая линза.

Мы – в надеждах и в странных снах,
мы – в невидимой части спектра,
где вода, как янтарь пресна,
где бессмертье – синоним смерти.

Пантеона седой Эдем
за стенами забыт, заброшен.
Солнца нет, нет Земли, людей, –
только звезд эмбрионных крошки.

* * *
Хорошо на землю вернуться.
Черный, хлеба ломоть отрезать.
И, намазав маслом, на блюдце
положить, и посыпать солью.

Растворимый кофе – в бокале.
В синей банке, на дне – сгущенка.
Где мы только не побывали.
Дома – лучше,
спокойней в чем-то.

В суете, в заботах, в загвоздках –
все равно милее и проще,
чем на самых прекрасных звездах
в самых райских кущах и рощах.

* * *
Зимний вечер. Капель за окном.
Город наш задыхается дымом.
То, чего нам познать не дано
все зовет и зовет нестерпимо.

То пройдет, то нахлынет опять
беспокойная нервная жажда
все увидеть, услышать, узнать
и понять, и понять хоть однажды.

* * *
Звездный ветер огни фонарей
разбросал, словно искры костра;
и шипят, на снегу отсырев,
не сгорая, они до утра.

* * *
От выходных всегда чего-то ждешь.
А будут: рынок, стирка и уборка.
Мешают выходить: то снег, то дождь,
то дочке много задано уроков.

Не строим планы и не ждем звонков,
вполглаза смотрим – что там
                      по программе,
под вечер выпьем, чешем языком
на кухне продуваемой ветрами.

Так год проходит, так проходит век.
И в этом есть прекрасное, ей Богу.
Не надо ни Центавров и ни Вег,
ни Орионов и ни Козерогов.

* * *
Густая прегустая синева.
Ночное небо цвета баклажана.
Под ним в автомобилях и санях
неторопливо люди проезжают.

Забыт сейчас предшествующий миг,
а будущий не может быть известен.
И в снег упавший света теплый блик
протаивает множество отверстий.

Тенями перевязанный пакет
бесформенного серого сугроба
словно висит у тополя в руке
и валится, сминаясь и коробясь.

И где-то там любимая моя
идет по лужам вспененным и льдистым,
и ели кистеперые стоят
в горящих тускло бусах золотистых.

* * *
Хотелось бы. Да, вот не знаю как.
С еловой лапы падают иголки.
И снега первосортная мука
карниз запорошила втихомолку.
Все – без толку. Нет проку в тишине.
Покоя нет ни в разуме, ни в сердце.
Большое небо может прояснеть,
а потолок останется ли серым?

* * *
Моя душа утрачивает связь
с предметами обыденного мира.
Она, снежинкой легкой обратясь,
на ветке примостилась смирно.
Сквозь поры облаков пролился свет
и ветер подхватил ее бесстыжий
и вихрем закружил, и бросил в снег,
и след простыл, и где ее отыщешь...

* * *
В бутафорские домики сно...
вселили трансформенныхку...
Коллектив неплохой в основно...
многоликий и с ними не ску...

Чаешь встретиться каждое ут...
Роли путают только игра...
Я и сам, не смотря на свой у...
мало что в этом смог разобра...

Тьюнер или будильник пищи...
Так и есть сны прервалисьвнезап...
Ноги сами несут. Мой режи...
Мне минуту оставил на завт...

* * *
В каком-то беспокойном полусне,
в каком-то торопливом отрешенье
еще б одну минутку провисеть
на грани этой яви сумасшедшей.

И знаешь о заботах без звонка,
и помнишь, что уже необходимо,
и чувствуешь – пора...но все –
                               никак,
"не хочется", "не в силах",
                          "не будите".

"Само собой", "когда-то",
                      "как-нибудь"...
И "надо" превратится в "хорошо бы",
ну а потом – в "не важно" и "забудь"
и даже – "знаешь, а пошло все в ..."

Еще б одну минутку отдохнуть...
И веришь, что размаешься внезапно...
Так и живем и тащимся по дну
своей вселенной в радужное завтра...

* * *
...прервали разговор, порвали нить,
отметку стерли, вырвали страницу...
и силишься момент восстановить,
ту точку, где пришлось остановиться.

Все ищешь хоть подсказку, хоть намек,
хотя бы отдаленную зацепку...
Ключ сломан и защелкнулся замок,
а клад в шкатулке кажется бесценным.

Еще чуть-чуть. Вот-вот. Вот где-то
                               здесь...
и чувствуешь, что рядом, но напрасно
и тщетно – след растаял на воде
бесповоротно паспорт потерялся.

И понимаешь – надо начинать,
нет – продолжать, и все равно
                            откуда.
От печки – хоть, чтоб время
                           не терять...
И, зная это, ожидаешь чуда.

* * *
Проходит эпоха.
Приходит – другая.
И новое манит,
и прошлого жаль.
И что-то в их смене
так странно пугает.
И больше, чем радость,
на сердце – печаль.

Когда-то и нам
предстоит задержаться
со сломанным стулом
и старым столом,
со списанной техникой,
рухлядью ржавой
пойти в переплавку,
на свалку и в лом.

Останемся в прошлом
средь вырезок ветхих,
средь старых привычек,
ненужных вещей,
в "спецхране" утерянных
древних секретов,
в таком,
от которого нету ключей...

* * *
Нет! Прошлое не умирает!
И будущее зреет в нас!
А похороны и парады –
лишь мелодраматичный фарс,
дань моде, зрелищное шоу...
В "последний праздник",
в "первый шаг"
неистовей и учащенней
вибрирует в груди душа.

Чувствительность щекочет нервы –
и трепет обостряет жизнь.
На проводы и на премьеры
мы, как безумные спешим.
Но все, что нам не удается
узнать, изведать и понять
бесспорно наверстаем после -
в спокойных смежных временах.

* * *
Мы на этой земле зеркальной,
словно в заводи - звезды, листья,
тихо кружимся и сверкаем
днем и ночью, сверху и снизу.

А над нами стоят деревья,
в небесах высоких теряясь.
Мнится нам, что мы не стареем
и мечтается нам о рае.

И, когда проплывают рыбы
мимо нас с равнодушным взором,
мы ломаем тела в изгибах
отражений в воде озерной.

Не страшны ни ночные птицы,
ни прожорливый зверь косматый;
из лица воды не напиться
и луча не схватить зубами.

А под нами ползут улитки,
пахнет тиной вокруг и слизью.
Коротаем свой век недлинный,
называемый нами жизнью.

* * *
Это – город-мечта город-марево,
город-туман,
то ли царская блажь,
то ли дар благодати небесной.
Чудом света он был
и заморских гостей принимал,
был тюрьмою народов
и проклятым местом.

Это – город-герой,
ставший городом пыльных дорог,
непутевой провинцией
нового плоского мира;
весь в трущобах дворцов,
в небоскребах бездонных дворов,
в заскорузлых гранитах
на жиже болотного жира.

И магический холод,
и мощи увядших могил
ждут последнего часа,
последнего преображенья,
погружения в толщу, в пласты,
в прародительский ил,
в золотое беспамятство
духов блаженных.

И синюшная цвель
покореженных бронзовых лат
пахнет тиной сырою,
сырьем первобытного моря.
И консервные банки трамваев
со звоном летят
мимо сказочных свалок
и славных помоек.

Горький ветер, томление плоти
и старая боль.
нам не страшно, не страшно,
не страшно, не страшно, не страшно…
Это – дыма горящих лесов
ядовитая соль,
это – белая ночь
и дождя непролазная чаща…

* * *
Холодно. Листья свернулась.
Обмякла трава.
Бороды туч развеваются
вслед за ветрами.
Странно – мы все еще живы!
Тебя целовать
хочется,
теплые слезы со щек не стирая.

Птицы пищат,
словно капли живые дождя;
важно шумят
на широком проспекте машины.
Нет. Мы не смертны.
Не хватятся нас, не найдя
в небе двух звездочек –
двух серебристых песчинок.

* * *
И ни встреча, и ни прощание,
Ни свиданье минут на пять…
И летит мимо нас, пошатываясь,
Грохоча, дребезжа, сопя,
Золотая лента неровная –
Электричка или перрон?
На платформе стоим сиротами
Или сели не в тот вагон?
И качает нас, и подбрасывает
Из прошедшего – в новый день.
Что сказать – «До свиданья»,
«Здравствуйте»?
И круги, круги… на воде,
Словно кольца дерева-времени,
Истончаются с каждым днем…
А мы только-только поверили,
Что на твердой земле живем.

* * *
Все возвратится на круги своя!
Прах станет прахом. Бог вернется в Бога.
Все встанет на места, а как же я?!
Я – человек, и не один, нас много.
Куда приткнуться нам в иных мирах?
Где бросят наши вечные останки?
И чем прикроют душ телесный срам:
Их некрасивость, грех и старость?..

* * *
Я – никто, невидимка,
один из таких же, как я.
Нас немало здесь бродит
по вымершимпонтам Эллады.
Нам под каменным небом
Хватает еды и жилья.
Есть и жены у нас,
Все того же незримого склада.

Я иду никуда
и сжимает тисками толпа.
– Никого! Никого! Продвигайтесь,
там – место пустое.
Все билеты просрочив
и все остановки проспав,
в городском автотранспорте
еду, невидимый, стоя.

Бремя оного мира и времени,
как не кричи –
будут только вертеть головой
и смотреть отстраненно,
и акрополей бедных
сырые, как лед, кирпичи
будут сыпаться вечно
под ноги граненым колоннам.

На мостах, виадуках,
у цирков, и вечных огней,
как слепые,
идут, и идут, и идут невидимки.
И невзрачные листья летят,
словно высохший снег,
подаваясь шуршащей волной
под напором ботинка.

Это ветер. Лишь ветер один
незаметно свистит.
Это некто стряхнул
пыль и пепел сырой сигареты.
Обними меня, милая,
эхом взошедшей звезды;
что мы видим друг друга –
в том нет никакого секрета

* * *
Я буду дуть на белый синий снег,
смотреть в окно на черный
                     серый город,
пить крепкий чай и легкое вино
в пропорциях неведомого мира;
входить в себя и строить из себя,
не повторяться, но не притворяться,
читать в газете, словно по губам,
обыкновенным и прекрасным.
Не фонари, а капельки фольги,
не тополя, а тени на поляне...
Не до..., не го...,
         не ни... меня, не ги...
не гибель ждет, дорога не петляет.
Я буду дуть, обжегшись на воде,
на ломкий лед, на хрупкий
                    жесткий иней,
смотреть в ок..., но
           совсем в другую даль;
и память пить, как горькое лекарство.

* * *
Все чаще и чаще... ржавеет замок
и дверь поддается с трудом.
Все реже хозяин приходит домой
в заветный таинственный сад

Собраться туда нелегко, нелегко.
Подъем так томительно крут,
а в странном саду нет полов, потолков
и грозный, и дикий пейзаж.

Но воздух там весел,
                и воздух там чист.
Не воздух – густое вино.
И выдержки вечной и сладко на вкус,
прозрачно, как свет неземной.

Все дольше и дольше
                 он ищет свой ключ,
слабеют с годами глаза.
Но дом – это кровь,
                хоть века пропадай,
отыщешь дорогу назад.

* * *
Возьми в подруги верную жену…
Наталья Гранцева
Деда памятный самовар –
За хлеб – на металлолом…
Антонина Ярмолик

Я полечу на теплую луну.
Там - рай для грешных
в гротах и пещерах!
Возьму с собой упрямую жену
И нашу дочку –
юную мегеру.

В садах «Эдема» – грязь и снеготал
и мягких почек вскрывшиеся зерна!
Сдадим макулатуру и металл,
и стеклотару…
Это – не позорно.

Хватило б на билеты… И – айда!
По громким лужам, липкому асфальту.
Янтарь и яшма, яспис…
Иордан,
покрытый слоем мускуса и смальты.

Весна грядет. Грохочет терминал.
А на луне - беззвучно и спокойно.
К ступням босым прилипли семена
смоковниц, мирта и секвойи.

Сонм грешников осанну пропоет,
и мы войдем под кратерные своды.
Ни вес, теперь, ни возраст, ни объем,
не ограничат действия свободы.

Построим в нише дом без потолка.
Застелим небом каменные ложа.
Чтоб будущим детей не развлекать
и не мечтать с надеждами о прошлом.

Пройдет сто тысяч, тысяч, тысяч, тысяч лет,
а мы - все те же, с теми же глазами.
Бескрайний и бескровный лунный свет
таким живым и жарким оказался!

* * *
Мир становится скучен,
как старый облезлый плакат.
Нас ничто не волнует,
мы в окнах не видим дороги.
И бессменные гуру
все те же надежды сулят.
Отчужденно мы слушаем
этот бессмысленный рокот.

Разучились молчать,
но все то, что мы дико орем,
растворяется в хоре толпы
подпевал и придурков.
Наше сердце не трогает
даже разлитая кровь.
Лишь слегка возмущают
собачье дерьмо и окурки.

Нет у нас ничего,
чем гордиться могли бы теперь.
И мечты наши вялы,
как бледная плесень в пещере.
Нам бы только в покое
свой маленький век дотерпеть,
в тишине поболтать
за бутылкой тепло и душевно.

Чтобы слышать друг друга,
как будто одни на земле…
И… ничто не меняется!
Жаль только - мучает совесть.
В этом мире богатых воров
и здоровых калек
даже войны и смуты
проходят безлико и сонно.

* * *
В небе плещут зарницы. Ночная гроза.
Как болят наши, вроде бессмертные души.
И в безветренном воздухе тучи скользят
с непредсказанной грацией змеев воздушных.

Мы - под деревом мира. Плоды – фонари
прямо в руки спускаются с ласковым светом.
«Я люблю тебя», - в тысячный раз повторив,
не смогу разгадать этой тайны заветной.

В небе – сполохи, яркие вспышки, листву
покрывают серебряным тонким налетом,
громыханья негромкий и вкрадчивый звук
в мягком шуме моторов запутался плотно.

Расстоянье и время – пустые слова!
Перетерпим с досадой – одни неудобства:
Словно через рубашку в плечо целовать
или гладить коленку сквозь теплую простынь.